Магадан… Что таится в этом слове? Перед глазами всплывает Колыма, суровой климат сопки, тайга, море. И, конечно же, тюрьма, лагеря, зоны на каждом шагу. Ну и песни Михаила Круга и Васи Обломова про Магадан. Но что на самом деле представляет собой этот северный город и сколько тюрем в Магадане?

Коротко о городе

Магадан - самый молодой город Дальнего Востока. Расстояние до Москвы почти 7 тыс. км. Расположен областной центр на северо-востоке России, на берегу бухты Нагаенва и бухты Гертнера Охотского моря.

В состав города, кроме самого Магадана, входят несколько поселков. Это Дукча, Уптар и поселок Сокол, в котором находится аэропорт международного значения «Магадан».

Связь с миром происходит только воздушным путем. Поэтому аэропорт называют «Золотыми воротами Колымы». Это так и есть, поскольку железной дороги до Магадана не существует, автотранспортом туда не добраться. Колымская трасса частенько бывает закрытой: то размыта дождями, то завалена снегом.

Высокоскоростной интернет вечно выходит из строя, почта существует больше для галочки. Посылки идут месяцами, а то и вообще могут не дойти. Город практически изолирован от внешнего мира.

Рождение города

Свое начало Магадан берет с далекого 1930 года прошлого столетия, когда в этом крае началась добыча природных ресурсов и золота. В 1939 году Магадану присвоили статус города. Освоение золотоносных месторождений, как и постройка города и колымской трассы велась в основном силами политзаключенных.

Одним из них был С. П. Королев, известный во всем мире конструктор космических ракет. В честь него в пос. Сокол названа улица. После Великой Отечественной войны сюда ссылали пленных японцев и немцев, которые работали на приисках.

Солнечный Магадан

Жители Магадана, приехав в центр страны, сталкиваются с одной и той же ситуацией. Магаданцам задают глупые для них вопросы. А живете вы в ярангах, вместо машин и автобусов ездите на оленях, а по улицам города гуляют медведи? Ну, или те же вопросы, только в другой интерпретации: а красную икру едите большими ложками, а золото валяется под ногами, а Магадан, тюрьма и сопки - все это совсем рядом?

И коренные жители начинают развеивать все мифы. Что живут они в обыкновенных домах и квартирах, ездят на машинах и автобусах, икру ложками не едят, золото добывают на приисках, самородки под ногами не валяются. Медведей видят часто и регулярно, в пригородах и в лесу. Сопки тоже рядом находятся, каждый день с любой части города видны. А вот связь Магадан - тюрьма весьма сомнительна.

Мрачная и темная история тянется за Колымой, другой не было и не будет. Но уголовники тут не гуляют по городу, лагеря и тюрьмы не стоят на каждом шагу. Километров колючей проволоки нет и в помине, сторожевых собак не слышно, а про заключенных давно все позабыли.

Магадан, колымские лагеря

Принято считать, что Магадан - город окруженный тюрьмами, зонами, а заключенных можно увидеть на каждом углу. Коренному магаданцу, приехавшему на «материк», всегда зададут традиционный вопрос: "Неужели Магадан, тюрьма,лагеря связаны в крепкий узел?" Ничего этого нет, все кануло в лету. Лагеря на Колыме к 60-м годам 20-го века почти все закрыли.

Причина этому проста и банальна: дорогое содержание заключенных в таких тяжелых и труднодоступных местах. А поддержка инфраструктуры выливалась в огромные средства. Поэтому было принято решение закрыть все тюрьмы и колонии.

В настоящее время здесь работает одна колония-поселение, один две исправительные колонии. В 2006 году закрылась последняя тюрьма. Это тюрьма в Магадане, название которой "Талая". Название получила от поселка Талая, с которым соседствовала колония.

История «Талой»

Общего режима находилась далеко от города Магадан. Тюрьма расположена от него в трехстах километрах, среди сопок и тайги. Три высоких забора изолировали ее от мира. Внешнее ограждение было подключено по периметру к электротоку. Такие меры предосторожности были неслучайны. Сюда со всей страны свозили грабителей, насильников, убийц.

Дорога в тюрьму была ухабистой и мерзкой, даже на КАМАЗе тяжело проехать. А если добираться пешком и зимой, то практически невозможно. По этой причине любая тюрьма становилась маленьким городом, который сам себя обеспечивает.

Тюрьма "Талая" не исключение. Тут была свои мастерские по пошиву одежды и ремонту обуви. На территории колонии жили повара, врачи, механики, электрики. Только от города отличается отсутствием женщин и детей и находится в полной изоляции от внешнего мира. Одни горы, забор, колючая проволока и время, замершее на месте.

Авария

В начале января 2005 года произошла авария в котельной, которая отапливала тюрьму. Починить котел своими силами работникам не удалось. Привезти новый насос не представлялось возможным. Осужденные, а их было порядка 300 человек, остались без тепла.

Что значит остаться без тепла на Колыме? Это мороз -40-50 градусов, сугробы по пояс, и постоянный пронизывающий ветер. Оказаться в таких условиях без какого либо тепла - это верная и быстрая смерть. Руководство приняло решение об эвакуации осужденных в другие лагеря. Все происходило быстро и оперативно.

В дальнейшем колонию решили не восстанавливать, считая это нецелесообразным. Постепенно она пришла в запустение. Ремонтные мастерские, гараж, столовая, камеры и подсобные строения ремонту не подлежат.

Ледяной ад представляет сейчас собой заброшенная колония "Талая". Какая тюрьма в Магадане выдержит такие суровые условия? Практически никакая. Посреди сопок стоит пустой и безжизненный поселок. Все железо вырезали и вывезли местные жители, все, что представляет хоть малую ценность, украдено. Такова история исправительно-трудовой колонии с нежным названием "Талая".

Так что все мифы о заключенных, конвойных, уголовниках, гуляющих по Магадану, развенчаны. Ничего там нет, что бы напоминало о прошлых лагерях. Есть только природа первозданной красоты, чистый воздух, море с кишащей в нем рыбой. И туманы да тайга, ведь не зря поется в песне Ю. Кукина «А я еду за туманом и за запахом тайги».

Паулине Степановне Мясниковой 95 лет . Родилась она в г . Баку в 1909 году . После окончания школы уехала учиться в Москву , где в конце 1933 года была первый раз арестована как «враг народа» . С этого времени началась долгая лагерная одиссея Паулины Степановны . Колыме она отдала более 15 лет .

Через 40 лет после выезда на «материк» П . С . Мясникова вновь посетила места своей молодости . 12 июня 1996 года в числе других бывших заключенных сталинских лагерей , ныне реабилитированных , Паулина Степановна приезжала в Магадан на открытие памятника жертвам политических репрессий .

После открытия мемориала мы встретились с Паулиной Степановной , и она поделилась своими воспоминаниями о годах , проведенных в ссылке , тюрьме и лагере . Ее рассказ предлагается вниманию читателей .

В начале тридцатых годов я была студенткой одного из московских вузов. Летом 1933 года был арестован и осужден на 10 лет исправительно-трудовых лагерей мой старший брат. А в конце этого же года арестовали и меня. Мне ставилось в вину то, что я была его сестрой. Меру наказания определили такую - ссылка в город Казань на три года...

Повезли в город Ярославль, в знаменитый Ярославский централ, который, по рассказам, был построен еще при Екатерине Второй. Водворили в одиночную камеру.

Основным правилом, если хотите, законом в этой тюрьме было молчание. Разговаривать здесь почти не разрешалось, а если что-то нужно было спросить у обслуги, то только шепотом.

Женская тюремная форма - серая юбка и кофта с коричневыми широкими полосами. На одежде - номер. По фамилии заключенных не называли. Откликались мы лишь на номера.

Несколько месяцев я находилась в камере одна. Да и многие тюрзачки тоже проводили месяцы в одиночестве.

1937 год был пиком репрессий, поэтому заключенных резко прибавилось, и к нам подселили соседей. Меня перевели в камеру, где находилась польская коммунистка по имени Феля. Она еще до революции в России была связной между русскими, польскими, германскими коммунистами. Честная, порядочная и гордая женщина.

К этому времени содержалось уже около полутысячи женщин. Были, конечно, и мужчины.

Как я уже говорила, ничего лишнего говорить, а тем более спрашивать или требовать заключенным не разрешалось.

Около трех лет я просидела в такой камере, не видя белого света, ни с кем не общаясь, кроме Фели.

В 1939 году начальство, наверное, поняло, что пользы от нас нет никакой, а хлеб мы едим задаром, хоть и немного, но с голоду не умираем. И поступило распоряжение убрать нас из тюрьмы. Погрузили в вагоны по 70-80 человек и повезли.

Куда везут, никто, конечно, из нас не мог знать. В вагоне неимоверная духота, а на сутки давали всего лишь кружку воды. Кормили в дороге еще хуже, чем в тюрьме.

В этом этапе были в основном грамотные, интеллигентные женщины, бывшие студентки, преподаватели, актрисы, художницы. Народ хороший, поэтому никаких скандалов на всем протяжении пути между нами не возникало. Напротив, старались помочь друг другу.

Вместе со мной в вагоне ехала и Женя Гинзбург. До этого я не была знакома с ней лично, но знала ее по публикациям в казанских газетах, когда находилась в ссылке в этом городе.

Женя работала преподавателем в Казанском университете. И здесь, в вагоне, с ней я познакомилась.

По пути мы видели множество лагерей. Их можно было определить по сторожевым вышкам. Лишь прибыв в Биробиджан, поняли, что везут нас во Владивосток. Шел июль 1939 года.

По прибытии во Владивосток многие из нашего этапа, в том числе и я, заболели странной болезнью - глаза ничего не видели. Потом нам объяснили, что это куриная слепота, которая бывает после длительного недоедания и переутомления организма.

На Владивостокской пересылке я встретила своего брата Ваню. Как уже сказано, его арестовали и осудили раньше меня. Все это время он находился в политизоляторе в Верхнеуральске.

А встретились мы с Ваней следующим образом. На пересылке нас повели в какой-то медицинский пункт для определения категории пригодности к работе. Эта процедура была, конечно же, формальной. Почти всем больным в формуляре писали «здоров».

И вдруг подходит мужчина-заключенный лет 35-40 и внимательно смотрит на меня. Я, конечно, испугалась, стало не по себе. Думаю, зачем я ему нужна? Не переодетый ли это в лагерную одежду оперативный работник? В общем, всякая чушь в голову лезла. А он обращается ко мне: «Как ваша фамилия, девушка?»

Я не хочу с ним разговаривать, пытаюсь уйти. Он же настаивает, хочет получить ответ на свой

- 2 -

вопрос. Подходит совсем близко: «Я вас спрашиваю, это очень важно».

Я думаю: «А тебе какое дело до меня, зачем я тебе нужна? Вот привязался на мою беду». Он же не унимается и снова спрашивает:

«Вы не сестра Ивана Самойлова?»

Я, конечно, была потрясена. Он, оказывается, знает моего брата, но откуда? Может, был знаком с ним еще на воле, а может, Ваня рядом, на этой пересылке? Мы с братом были очень похожи друг на друга. Не дожидаясь ответа (он понял, что я сестра Вани), снова задал вопрос: «В какой пересыльной секции вы находитесь?» Я быстро ему ответила. Он назвал место и время, куда должен прийти мой брат.

Пересылка была разделена деревянным забором: по одну его сторону находились мужчины, а по другую - женщины.

В условленное время я пришла к забору. Пришла намного раньше, и не одна, а с подругами, чтобы меньше было подозрений. И вот вижу с другой стороны забора на пригорке брата. Он помахал мне рукой, и я ему ответила так же. Потом подошли к забору. Женщины-зэчки прикрывали меня от глаз охранника. Первый вопрос Вани был такой: «Павочка (так меня звали дома, позже и в лагере), скажи, где ты находилась все это время?»

Я рассказала ему обо всем, что мне пришлось вытерпеть в Ярославском централе. О том, например, как однажды, получив пять суток карцера, чуть не замерзла. Была зима, а меня в одной кофте и юбке без нижнего белья водворили в карцер. Кормили один раз в сутки, утром давали кусок хлеба и кружку ледяной воды, от которой ломило зубы. Больше двух глотков я не могла выпить.

Ориентировалась в счете дней лишь по тому, как утром приносили пайку. Принесли - значит, начался новый день.

Обессилев от голода и мороза, отчаявшись, я села на лавку и решила замерзнуть.

Охранники все-таки проверяли, жива ли я, заходили в камеру и заглядывали в глаза - моргаю ли?

Когда после отбытия карцера мне принесли одежду, я не могла одеться. Тогда охранник завел меня в душевую и включил горячую воду. Некоторое время я не чувствовала, что льется на меня почти кипяток. Потом тело отошло, отогрелось, и я выскочила из-под струй горячей воды. Через два дня я заболела.

Обо всем этом я рассказывала брату. Пять дней всего мы находились в пересыльной зоне, потом Ваню отправили на этап, на золотые прииски. Но куда, я до сих пор не знаю.

На прощанье брат перекинул мне через забор небольшую ситцевую простынку с каким-то мелким рисунком. Подарил мужские ботинки 38-го размера (у меня были то ли 41-го, толи 42-го размера). И еще маленькую подушечку. Я до сих пор ее храню.

К сожалению, брату я не могла ничего подарить, так как кроме тюремной одежды, у меня ничего не было.

Расстались мы с Ваней навсегда. Его увезли на Колыму. Точного места назначения тогда никто не знал, но все понимали, что из Владивостока морем путь один - на Колыму.

Недели через две после разлуки с братом меня тоже отправили на этап. Сначала грузили в большие шлюпки, которые доставляли зэчек к огромному кораблю.

В трюме были нары в несколько этажей. Народу было много. Духота, теснота, жажда и морская качка доводили людей до потери сознания. Моя сокамерница по Ярославской тюрьме Феля (мы с ней все время шли в одном этапе) снова заболела куриной слепотой. Ничего не видела. Всю дорогу я за ней ухаживала.

В порт Нагаева прибыли рано утром. Дул холодный ветер, с серого неба срывались капли дождя. Многих с парохода отправляли прямо в больницу. У меня еще были силы, и я шла сама.

В августе 1939 года почти весь наш этап отправили в Эль-ген. Женя Гинзбург приехала позже, в октябре, она в это время находилась в больнице.

Когда выпал снег и начались сильные морозы, нас раскидали по лесным командировкам. Валили лес. Ближе к весне почти всех в срочном порядке снимали с лесозаготовок. Из навоза делали специальные горшочки и замораживали их. В них потом высаживали рассаду капусты. В мерзлый навоз втыкали растение, и мне тогда казалось, что оно должно было погибнуть, но я ошибалась. В помещении стояли большие котлы с теплой водой, которой поливали скукоженные от мороза стебельки. И они прямо на глазах оживали. Я очень удивлялась этому поначалу, все происходило прямо как в сказке.

Урожаи капусты в годы войны были очень большие. Поливать нам ее приходилось белыми ночами, так как на Колыме лето бывало тоже очень жарким.

Выращивали в теплицах огурцы и помидоры, зелень. Те, кто работал в теплицах, были очень счастливы - всегда можно было наесться овощей. Приносили и в лагерь, но это было очень рискованно, так как за хранение в бараке овощей наказывали карцером.

В 1941 году, после начала войны, несколько человек, в том числе и меня, отправили на добычу извести. Страшная и трудная была эта работа, но деваться было некуда.

Потом некоторое время работали в Мылге . Здесь тогда жили в основном якуты и эвены, причем

- 3 -

жили в ярангах. В конце 1930-х годов здесь был создан национальный якутский колхоз «Красный богатырь». Для якутов было построено несколько рубленых домов. Но местное население никак не хотело вселяться в эти коробки. В присутствии властей заселялись, а потом снова шли в яранги. Нас заставляли разрушать жилища якутов, чтобы они не возвращались в них обратно, а жили в домах.

Летом приходилось трудиться на сенокосе. Одно время мы были на сенокосе вместе с Галиной Воронской, дочерью известного в тридцатые годы литератора, редактора солидного журнала «Красная новь» Александра Воронского, тоже незаконно репрессированного. Но Гале мы косу доверяли нечасто, а если она и косила, то в стороне от всех. Зрение у нее было очень плохое, и мы все опасались, чтобы она, работая с нами рядом, не подкосила наши пятки.

На каждой работе были свои нормы, которые в большинстве случаев не выполнялись.

Особенно трудно было мне на лесоповале в первый год моей колымской каторги. И зимой, в жестокие колымские морозы, и ранней весной, когда приходилось работать чуть ли не по колено в воде. И вот однажды я решила бросить работу и в полдень пришла в барак. А там бригадирша. Спрашивает: «Ты почему здесь?» «Не могу, - говорю, - больше мучиться, делай со мной, что хочешь, но работать так я не могу».

Мне повезло, что к вечеру поднялась температура, и меня признали больной.

Очень трудно было жить в лагере. Если бы у меня были силы, я решилась бы на побег.

Но и после освобождения я не сразу уехала из этого села. Вдруг мне стало страшно. Вроде бы воля, а я не знаю, что с ней делать. Куда ехать в эти лютые морозы?

Устроилась на птичник рабочей. Потом перевели в инкубатор. Уволилась лишь через год. На прощанье бригадирша пожелала удачи в жизни и сказала, что управляющий птицефермой очень был доволен моей работой, за что выделил четыре курицы, пятьдесят яиц и четыреста граммов спирта.

Всему этому богатству нашлось применение, в том числе и спирту. Сама я его, конечно, не пила - так за всю лагерную жизнь и не научилась. Но цену ему я знала. Он сгодился мне, когда я на попутке ехала в Ягодный. Когда в качестве платы я предложила шоферу спирт, он очень обрадовался.

В Ягодном меня приютила моя подружка по лагерю Зоя Марьина, которая жила в бараке, служившем гостиницей для водителей. Через какое-то время я устроилась нарядчицей в центральные ремонтно-механические мастерские.

Однажды в нашей комнате погас свет, и через некоторое время вошел мужчина. Поинтересовался, почему без света сидим. Мы пожали плечами, а он пообещал сделать. И сделал.

Через несколько дней свет опять погас. Снова тот же мужчина пришел, помог, отремонтировал. С деньгами у нас было негусто, и мы платили ему за помощь продуктами. И так повторялось несколько раз.

Изредка к нам заходил еще один мужчина. Он работал главным механиком в ЦРММ, и я его, конечно, знала. «Что это у вас так холодно?», - как-то однажды спросил он. «Да дров нету, а плиткой не пользуемся. Из-за нее короткое замыкание получается, и вообще свет часто гаснет».

Помог он и дровами, и свет отремонтировал. Оказывается, тот «мастер», который нам свет налаживал, его и отключал. Этот «мастер» оказался подчиненным Николая Ипполитовича Мясникова, моего будущего супруга.

В 1947 году мы с Николаем поженились. Перезимовали в Ягодном. Моя подружка выделила нам сарай, где когда-то держала свиней. Мы привели его в порядок, сделали из него небольшую хибарку и были рады, что имеем свой уголок.

В 1948 году уехали в Магадан в надежде выехать на «материк». Но, увы, это у нас не получилось.

Лишь в 1956 году смогли вырваться в родные места. Но мне запрещалось жить в тридцати девяти крупных городах страны. Поехали с мужем в Нальчик. В этом же году в Нальчике меня вызвали в КГБ и вручили справку о реабилитации. Через год мы с Николаем переехали жить в Москву.

В последние годы в театре «Современник» я была занята в спектакле «Крутой маршрут» по произведению Евгении Гинзбург, с которой мы вместе страдали на Колыме. И я как бы заново переживала все, что выпало мне в тюрьме и лагере, - я играла свою жизнь.

Жизнь моя, как вы понимаете, идет к закату. Как сложилась бы она, если бы не этот страшный, бесчеловечный сталинский режим? Мне трудно теперь ответить на этот вопрос. Дай Бог, чтобы такое никогда больше не случилось в нашей стране.

Записал Иван ПАНИКАРОВ ,

председатель Ягодинского общества

«Поиск незаконно репрессированных» ,

пос . Ягодное , Магаданская обл .

Что мы знаем о Колыме, кроме фразы «… нет, уж лучше вы к нам», рассказов Шаламова и колымских лагерях? В последние годы снимается много телевизионных сериалов о золоте, о северных землях. Но то, что происходит и с золотом, и с Колымой, и с людьми, которые там живут, - не может прийти в голову ни одному из сценаристов. Фантазии не хватит. Государство по части фантазий и их воплощения в жизнь переплюнуло всех драматургов и писателей вместе взятых.

462,5 тыс. кв. км занимает территория Магаданской области, образованной 4 декабря 1953 года. Колыму называют «золотым сердцем России», - золота там, действительно, полно повсюду. Но парадокс в том, что при всем своём богатстве, сегодняшняя Колыма – это страшная нищета, постоянная борьба людей за выживание и полное отсутствие интереса со стороны государства.

Сами колымчане политику государства по отношению к себе называют геноцидом. Вот что о сегодняшней Колыме СП рассказал человек, который прожил там всю жизнь, - Виктор Зозуля. Самый что ни на есть колымчанин.

СП: - Сколько посёлков осталось на Колыме?

- Из 32-х - 28 уже не существует. Хотя на карте магаданской области до сих пор числятся посёлки, которых давно нет. Каждый год один за другим их стирают с лица земли. Не знаю, кем это было придумано. Но было выделено огромное количество денег администрации магаданского края, много техники, для того, чтобы бульдозеры шли по трассе и сносили посёлки. Вдоль трассы сейчас вы не найдёте не только ни одного посёлка, - там ни одной постройки нет, напоминающей о их существовании. Всё сломали, вывезли. Людей заставили выехать. Выжили людей.

У нас бывали комиссии из Москвы, и из Америки приезжали какие-то делегации. Они проехали по трассе, увидели - разруха, в каждом полуразрушенном посёлке жило по нескольку семей, иногда по нескольку сотен людей. «Большие люди» были в шоке. Как только они уехали, было приказано эти посёлки ликвидировать. Навели «красоту». Вдоль трассы теперь только тайга, сопки. Ни одной живой души, ни одного барака. Всё гладенько. Все посёлки похерили.

Но еще до поселков власти разрушили заводы. У нас в Ягодном находился ремонтно-механический завод, который делал оборудование для геологов: бурстанки, бульдозера. Завод закрыли. На его базе открыли компанию «Майская», - она существует до сих пор. (Частная московская компания, занимается добычей золота). Был завод строительных материалов, пивобезалкогольный комбинат,- включал в себя мясомолочный комбинат и хлебопекарню. Все эти заводы обеспечивали большое количество населения работой. Теперь ничего нет, - сначала заводы были «законсервированы», а потом их просто сдали на металлолом. Всё. Ничего нет. Вот поэтому людей на Колыме нет: негде работать. Добыча золота, - ничего другого у нас больше нет.

СП: - Что представляют из себя старательские артели сегодня?

- Раньше в каждом поселке был так называемый ГОК. От него работали артели, они все подчинялись ГОКу. Вот сейчас в Сусумане (город в 100км. от Ягодного) ещё остался ГОК, а в Ягодном его развалили. Система такая: у кого-то появился стартовый капитал. Этот человек выкупает земли, закупает технику и начинает мыть золото. И это золото якобы отправляется в Магадан на аффинажный завод. Но на самом деле до Магадана и пятидесяти процентов добытого на Колыме золота не доходит.

СП: - Куда же оно девается?

- Остальное золото уходит в Ингушетию. Идёт на вывоз.

СП: - Расскажите о «хищниках». Кто они и как вообще работает сейчас старатель на Колыме.

- Хищник – это человек, который без документов добывает золото. Если «хищник» намыл золота, а надо понимать, что такое «мыть» золото: это - ледяная вода, в которой ты сидишь всё светлое время суток. И если сегодня тебе удалось хоть сколько-то грамм намыть, - хорошо. Иногда впустую сутками промываешь лотком породу, и ничего нет. Так вот, к хищнику обычно приезжают ингушт с местным милиционером и отбирают золото. Хищнику ничего не остаётся, кроме как отдать намытое золото. Или – пуля в лоб. И с бригадирами старательских артелей часто происходит одна и та же история: во время сезона к бригадиру приезжают кавказские ребята. Говорят, что он должен отстёгивать какую-то часть золота им, чтобы бригаду «не трогали». Если бригадир отказывается – он пропадает, а весной труп или находят под талым снегом, или нет.

СП: - В восьмидесятые годы было так же много приезжих с Кавказа?

- Нет. После «перестройки» добыча золота стала более доступна, здесь уже государство ничего не контролировало. Сейчас у нас во всём районе четыре хороших артели. Майская, Полевая, на Штурмовом артель Рудниченко, и Кривбас. Этими артелями руководят местные, которые росли на этой земле, сами работали мониторщиками, сейчас они стали руководителями этих артелей. Они работают напрямую с аффинажным Магаданским заводом. Все остальные артели держат ингуши и работают на себя. Они как поселились в девяностых, так тут и живут. Местные вначале пытались их выпроводить. В основном из-за их хамского поведения. Ну, а потом – они пришли с большими деньгами, никакая милиция не поможет тебе, если ингуш хочет твоё золото. Часть золота ингуши сдают на аффинажку государству, но очень маленький процент – для отвода глаз. Остальное золото уходит на материк, и в Ингушетию.

СП: - Как же они вывозят такое количество золота?

- Просто. В аэропорту «Сокол» оборудование стоит старое. И работает детектор на металл, на оружие. На золото он не срабатывает. Если кого-то и удаётся «взять», - то это либо по наколке, либо по поведению вычисляют, если человек себя выдаст сам. А в основном – «вези не хочу», как говорится.

СП: - Хищникам выгоднее сдавать золото ингушам или государству?

- Конечно, государству. Но «хищник» по определению государству золото сдать не может: он же без документов его мыл, его просто повяжут и посадят. Поэтому он вынужден сдать его ингушам. Ингуши, пользуясь этим, дают вдвое меньшую цену за грамм золота.

СП: - Так не проще ли человеку получить разрешение и не заниматься «хищничеством», ведь в итоге это для него не выгодно во всех отношениях?

- Проще. Но для того, чтобы получить разрешение, нужно найти машину, съездить в Сусуман сто километров туда, и сто обратно. И потом ездить туда раз в месяц, золото сдавать и продлевать разрешение. Далеко не у всех есть свои машины для таких разъездов. А на автобусе – как ты поедешь с золотом? Можешь просто получить по голове.

СП: - То есть, мужчины в основном занимаются тем, что моют золото?

- И женщины тоже в основном моют золото. И зимой, и летом. В любую погоду. Работы нет, пенсии ещё нет, а жить надо.

СП: - Допустим, человек за день намыл какое-то количество золота. Откуда те же ингуши, которые их обирают, знают, куда им ехать?

- Если взять Бурхалу (посёлок рядом с Ягодным –СП), - там один хороший полигон. И все моют золото там, на этом полигоне. А участки на полигоне выкуплены уже ингушами. И тогда они пускают людей на собственные участки, выкупленные под разработку золота. И старатель сдаёт золото ему, без всяких рисков для жизни. Но в два раза дешевле, чем если бы он сдал его на государству. Есть много участков, где владелец вообще не работает: просто скупает у людей золото. Никаких затрат: ни солярку закупать не надо, ни оборудование. Так выгоднее. Ничего не делать и получать золото. Потом на аффинажку сдавать его по двойной цене. Прямой навар.

СП: - А если человек моет золото не на частной территории, а просто на вольной земле?

- Если его поймают на «вольной» земле, то ему «скрутят ласты» и посадят его. На неразработанных участках вообще запрещена добыча золота. По закону на такой земле за 3 грамма 5 лет дают.

СП: - И всё-таки, по большей части кто владеет приисками?

- По большей части разработки принадлежат людям из Ингушетии. Есть у нас два участка, которыми руководят местные. Но дело в том, что всё очень зависит от руководства. Вот в Кривбасе порядок жесткий. По территории просто так никто не ходит, все должны бегать. Машины, чтобы пыль не поднимать, ездят только на первой скорости. У него два футбольных поля, покрытие он привёз из Бельгии. С одной стороны, это хорошо: человек поднимает спорт. Но отношение к людям, которые в артели трудятся,– аховое. Но люди работают, деться им некуда. Вольного приноса не дают. В этом году в магаданской думе что-то решали, чтобы дать вольный принос, как это было в советское время. Вольный принос – это приёмная касса прямо в посёлке. Ты сдаёшь золото, тебе выплачиваются деньги. И тебе хорошо, и государство напрямую золото получает. Но в итоге по этому вопросу решения никакого не принято до сих пор. Видимо. это не выгодно кому-то, кто может такое решение принять. Всё в частных руках, значит, с этого кто-то большие деньги имеет, мимо государственного кармана их может носить. А здесь – старатель напрямую с государством работать будет. Ну, и если узаконить вольный принос, то никто в артели работать не пойдёт. Человек сам себе хозяин. Сколько заработал – столько получил. Да ведь весь этот бардак начался в девяностых. Развалили всё, что только было возможно.

СП: - Хорошо, сейчас это время прошло. Колыма существует как отдельная планета, - оторванная от «материка» и законов «материка». Ясно, что золото не может быть не прибыльным. Золота там очень много. Почему же тогда такое запустение? Неважно, кто там: ингуши, или русские. Производство же может быть налажено? В чём же дело? Почему ничего не меняется с тех самых девяностых?

- Потому что с началом развала огромное количество людей уехало. Сейчас завозят украинцев, молдован, узбеков. Они приезжают на сезон, помыть золото, что-то заработать. В прошлом году компания «Майская» заключила договор с Китаем и наняла на работу 36 китайских специалистов, - техника-то, в основном, китайская. Руководство компании решило, что китайцы и должны эту технику обслуживать лучше, чем русские. Но на деле всё превратилось просто в анекдот. Китайский специалист приходит в столовую, берёт двойную пайку, кушает и прячется в цеху, - спит. Работать ему незачем: его кормят, по договору он получает деньги. За него работает местный техник. И вот весь опыт работы с китайскими товарищами…

Рядом с Ягодным всё ещё выживает Бурхала. Это был красивейший колымский посёлок. Большой, со своей инфраструктурой. Там находился Бурхалинский ГОК. Ягоднинский район очень богат золотом (Бурхала относится к Ягоднинскому району – СП). Артелей на Бурхале было семь. С начала девяностых они исчезли. Все местные сейчас ходят с лотками. Женщины ходят на полигоны. Зимой и летом. Больше никакого дохода нет. Цены на золото зависят от времени года. В начале года было 480 рублей за грамм, потом цена поднялась до 560, сейчас – цена ещё выше. Потому, что зимой добывать золото тяжелее. Для этого нужно жечь землю, греть воду. Адский труд.

СП: Т.е можно сказать, что вся Колыма живёт на «подножном корме». Зимой – охота и рыбалка, летом собирание ягод, грибов, и добыча золота?

- Да, только так люди и выживают. Цены на Колыме – даже не такие, как в Магадане. В три-четыре раза выше, чем на материке. На всё: на технику, на одежду, на продукты питания. Вот ситуация с рыбой: кажется, у нас её – ловить не переловить. Но везде, на всех участках стоят «свои бригады». Тебя если и пустят порыбачить, то на такой участок, где ты за сутки пять-шесть рыбин, может, и поймаешь. Бригады же снимают тонны рыбы. Тоже работают под началом какого-то частника. Замораживают её. Или у вольных рыбаков принимаю ту же кету по 20 рублей за килограмм, а зимой её продают по 200 рублей за кило рыбы и 800-1000рублей за килограмм кетовой икры. Наши предприниматели никем не контролируются. Они какую хотят цену завернуть, такую и завернут. А людям деваться некуда: им больше купить еду негде. Вот и покупают по этим бешеным ценам. Окорочка куриные у нас по 300 рублей, яйца по 180 десяток, молоко – 70-80рублей за литр. В большинстве население у нас среднего и преклонного возраста. Вот, пенсионерка которая получает 8 тысяч рублей в месяц, не может себе позволить купить «золотой» окорочёк.

СП: - Какой доход в среднем в месяц получает человек, который работает на Колыме?

- Около 25-ти тысяч в месяц, если он моет золото каждый день.

СП: - Что на самом деле меняется на Колыме?

- Ничего не меняется. По телевизору всё очень красиво. А мы стараемся даже не смотреть программы новостей, - душу наизнанку выворачивает, обидно. Например, ЖКХ. Мы платим за электричество, за холодную и горячую воду, за уборку подъездов, которой нет, за отопление, - за всё в месяц при пенсии в восемь тысяч рублей, 4 тысячи - квартплата. Хотя воды горячей у нас не бывает, а оплачивать обязаны. То же с отоплением, и с уборкой. А люди, которые работают в ЖКХ, сами сидят без зарплаты месяцами. Так что, какие уж там программы правительство проводит, - я не знаю.

СП: - В чём заключается разница между Магаданом и «трассой»?

- Я так понимаю: все деньги туда стекаются с Колымы, и те, что сверху спускаются, дальше Магадана не идут. Золотое сердце Колымы его называют. Так оно и есть.

СП: - Государство как-то помогает тем, кто выжил в лагерях и остался жить на Колыме?

- Государство им платит 8 тысяч рублей в месяц.

СП: -Колыма занимает огромную территорию России. Сколько людей осталось на Колыме?

– Раньше на три километра жил один человек. Сейчас хорошо, если один на триста остался. А то и меньше. На бумаге и по телевизору государство участвует в нашей жизни. А на самом деле – ничего здесь никто не делает. Никому ничего не нужно. На материке своя жизнь, у нас - своя. Лучше бы Колыму отдали кому-нибудь. Может, жили бы по-человечески. Выживаем как можем. Да что там говорить… Превращают Колыму в мёртвую зону. Такое ощущение, что делается это целенаправленно. Это геноцид собственного народа...

Справка СП:

СССР занимал второе место в мире, добывая почти 300 тонн золота в год. На сегодняшний день в стране разведано около 6 тыс. месторождений золота. Наибольшие объемы добычи дает Красноярский край - свыше 30 тонн (84% обеспечивает ЗАО Полюс). За ним следует Магаданская область (месторождения Омолон, Кубака, Наталка) с объемом добычи 23 тонны. Здесь традиционно добывается четверть российского золота (и 60% серебра)

Виктор Зазуля:

Отец Виктора родился и вырос в Калинине, - посёлок в Магаданской области, который всё ещё существует на карте, но лет двадцать, как его сравняли с землёй. После войны попал в лагерь как враг народа за то, что на складе украл кусок мыла. Мама – из Челябинска. Во время войны работала на танковом заводе. Шила чехлы на сиденья танков. Обуви не было, - набрала на заводе обрезков «обшивки» и смастерила себе тапочки. И тоже по 58-й статье, как враг народа, попала на Колыму. Сидели родители в разных зонах, потом встретились. Мама забеременела, В. Зозуля родился на Ильгене (посёлок в Магаданской области – СП), в женской зоне. После мать выпустили «на поселение» в посёлок Усть-Таскан.

- Мне было девять месяцев, когда отец освободился, и родители переехали в посёлок Ягодное. И с тех пор я прожил в Ягодном 55 лет (посёлок в 520 км.от Магадана по трассе Магадан-Якутск – СП). Почти все, кто жили на Колыме – бывшие заключённые, или дети бывших заключённых. Прижились, нашли работу и остались в колымских посёлках. Считают себя колымчанами. Потому, что тогда (после 53-го года) было сложно выбраться с Колымы на материк (Россия за пределами Колымы, в т.ч. \"материком\" считается и Магадан – СП). У моих родителей тоже не было возможности уехать. Да и я никогда не хотел уезжать, Колыма - моя Родина. Если оттуда всех выживут, я всё равно останусь.

Как Москва еще не вся Россия, так и Магадан не вся Колыма. Какова жизнь за границей особой экономической зоны в 100 км от столицы области, выяснили участники "лэндроверовского" марафона "Открывая Россию"

Тысячи километров между Чернобылем и Колымой, но ощущение такое, будто перенесся в запретную зону ЧАЭС. За пределами Магадана – всюду заброшенные предприятия и целые поселки, вроде Спорного, где "обнулилось" трехтысячное население. А в шахтерском Кадыкчане, до которого мы не добрались, – более чем десятитысячное. Распад советской инфраструктуры перекинулся и на отношения людей.

"Казалось бы, Колыма развивалась на осколках "Дальстроя": сплошные лагеря, в которых убийцы, ворюги, но я когда приехал в 1979 г., замков на дверях не было. Никто ничего не воровал! Но здесь жизнь была такая, что если, не дай Бог, увидели, что кто-то скрысятничал, стащил, то воспитывали жестко, скажем мягко.

Здесь машина на трассе ломалась – в жизнь никто гайку не снимет! Сейчас бросьте машину на трассе и пойдите за помощью. Через два часа вернетесь – хорошо если кузов останется.

Люди поменялись, поменялось восприятие всего," – Василий Сергеевич Сердюк, директор компании "Чай-Урья золото", не скрывал горечи.

Говорят, поселок Спорное стал Спорным из-за того, что его основатели так и не договорились по поводу названия. Будь судьба некогда населенного пункта известна наперед, Спорное, как и множество других вымерших городков Колымы, можно было бы окрестить Припять-N и только менять цифровые индексы

Кто же сбросил на Колыму "нейтронную бомбу"? Виктор Анатольевич Белозеров, и.о. главного инженера холдинга "Сусуманзолото" вспоминает: "Гайдар в 1996 г. приехал сюда, когда в области вместе с Чукоткой было полмиллиона населения, и заявил, что область перенаселена, и проще завозить людей вахтовым методом. А чтобы здесь стационарно семьи жили, здравоохранение было, школы, это, мол, невыгодно.

В 1996-м после учебного года на родительском собрании сказали: "Половина учителей сокращается. Хотите, чтобы дети выросли неучами – оставайтесь". Я собрал контейнер и уехал. Через два года вернулся, ведь там, на "материке" все по-другому". Да, Егор Тимурович, возможно, рубил монетаристскую правду-матку, но вместе с ней, однозначно, – налаженную жизнь, планы множества колымчан.

В Москве вполне по-большевистски, разом нажали кнопку "Off". Такие "отключения" не проходят бесследно. Кстати, когда мы приехали в Сусуман, в этом донельзя запущенном центре золотодобычи отсутствовал ток. К вечеру свет дали – осадок остался. Тем более что с чем-чем, а с дефицитом электроэнергии область не знакома.

В Сусумане, кажется, все махнули рукой на состояние города. Разряжает тяжелую атмосферу достопримечательность еще советских времен. К дому, где располагается Станция юных техников, в 1986-м пристыковали носовую часть лайнера Ил-18

Колымчане тоже начали получать счета за капремонт. Надо быть очень большим оптимистом, чтобы вообразить реанимацию местного жилфонда

С переизбытком – да, и чем дальше, тем плотнее. Примерно в 200 км от Колымской ГЭС, где мы побывали, и на которой из-за последствий "нейтронной бомбардировки" работают 1-2 гидроагрегата из пяти, строится заложенная на излете советской власти Усть-Среднеканская ГЭС. Куда через три года пойдут 570 МВт ее мощности, если Магаданская энергосистема изолирована от ЕЭС России, сегодня одному Богу известно.

Колымская ГЭС – долгострой двух эпох: советской и "новороссийской". Возведение объекта в тяжелейших условиях, сопровождавшееся многочисленными трудностями, началось в первой половине 70-х. Последний гидроагрегат №5 пустили в 1994-м, а акт о приеме станции в постоянную эксплуатацию подписали лишь в октябре 2007 г

Видно, с дальним прицелом экс-депутат Госдумы ("сгорел" в 2013-м на незадекларированной собственности в США) Владимир Пехтин в бытность свою гендиректором "Колымаэнерго" в 90-е изыскал средства на постройку храма в Синегорье, некогда образцовом поселке энергетиков, где теперь более двух третей домов заброшены, а больница и оставшаяся единственной школа "как бы" существуют.

Храм Благовещения Пресвятой Богородицы в Синегорье, освященный в 2000 г., прошел крестный путь нескольких колымских поселков: был разморожен в лютые холода (правда, не из-за аварии – за долги по оплате теплоснабжения), а позже восстановлен

Да, бродила идея объединить энергосистемы Колымы и Чукотки, где к 2021 г. собираются вывести из эксплуатации Билибинскую АЭС (тоже загадочный проект, но брежневской эпохи), хотя это требует прокладки и обустройства 1000-километровой ЛЭП в глухих местах.

Намеревались в Магадане совместно с "Kawasaki Heavy Industries" построить экспортно ориентированный завод по производству сжиженного водорода и тем поспособствовать расширению флота электромобилей на топливных элементах в Японии. Предприятие, выйдя на полную мощность к 2026 г., могло бы потреблять почти всю производимую на Усть-Среднеканской энергию.

Еще и сегодня поселок энергетиков Синегорье выделяется в лучшую сторону на фоне многих населенных пунктов Колымы, но это свет затухающей звезды. А в 70-80 гг. помимо прочего здесь были даже горнолыжный склон с подъемником и яхт-клуб...

Вот только эти планы принимались до 2014 г., когда для России многое изменилось. Не оказалась бы новая ГЭС почти исключительно дублером Колымской... Дороговата "страховка" да еще при наличии законсервированной Аркагалинской ГРЭС. Впрочем, у нас масштабные инвестпроекты, в числе которых и Усть-Среднеканская, самоценны...

Каменно-набросная плотина Колымской ГЭС – самая высокая (134,5 м) грунтовая плотина в России. В связи с упадком промышленности области водохранилище, которое пополняется в основном за счет снеготаяния и дождей, уже давно не набирают полностью

Да, в огромной колымской сумеречной зоне как-то по-особому звучат слова знаменитой песни Юрия Шевчука, уроженца поселка Ягодное Магаданской области:

Родина. Еду я на родину,

Пусть кричат – уродина,

А она нам нравится,

Спящая красавица,

К сволочи доверчива,

Ну, а к нам – тра-ля-ля -ля-ля-ля...